Предыдущая глава 13. http://proza.ru/2024/02/15/1150
Глава 14.Чудо жизни.
Майская жара, свалившаяся уже в первые праздничные дни, заставила Сашу поторопиться посадить маленькие клумбы во дворе. Она теперь с трудом присаживалась на корточки, потому что объемный живот вдруг стал занимать столько места, что не давал возможности наклониться. И первый гром, и огромная на полнеба какая-то нереальная радуга — все теперь напоминало: скоро свершится то чудо, которого так долго ждали.
Саша, смеясь, сравнивала себя с домашней кошкой, лениво отыскивающей любое приличное место на солнышке. И уже не было желания, куда-то мчаться, лететь. Сидя в удобном старом кресле на веранде, опять невольно вспоминала, что пережила когда-то, сравнивала с сегодняшней реальностью, понимая, что это никогда и никуда не уйдет от нее, какие бы не давал команды непослушному мозгу.
Много лет назад их с Костей, вернувшихся после медового месяца с Волги, отдохнувших, загоревших, счастливых, друзья шутливо прикалывали:
- Все, молодожен, выпал ты теперь из обоймы холостяков!
А Костя, обнимая и лаская дома, когда никто не видел и не слышал, говорил:
— Нужно, чтобы ты скорее забеременела. И тогда мне придется потерпеть ровно девять месяцев, пока ты станешь настоящей женщиной, вспыхивающей от одного моего прикосновения, ждущей и требующей моей любви, страстной и пылкой.
"Быть нахалкой в постели, — говорила она себе, — только не это!"
От этих слов Кости становилось нестерпимо стыдно, жарко, хотелось спрятаться в темную без окон кладовку, где висели на плечиках зимние пальто и куртки, лежали обувь, спортивные сумки.
— Замолчи, пожалуйста, не вгоняй меня в краску! — просила умоляющим шепотом, чтобы не услышали соседи по дому сверху.
Родив дочь, Саша ничего не смогла изменить в себе, в своем поведении, продолжая испытывать чувства внутреннего уважения, некоторой скованности, когда, загораясь от прикосновений, поцелуев, теряя голову, всегда знала, что увидит потом его восторженный, благодарный взгляд и будет с ним рядом в этой надежной близости счастливая, радуясь всю жизнь. И этого ей было достаточно.
Сейчас, став зрелой женщиной, уверенной в чувствах мужа, в его добропорядочности, преданности, с нетерпением, как и она, ждущего такого долгожданного для каждого мужчины мальчика, она внутренне боялась какой-нибудь нелепой случайности, непредвиденного поворота событий, которые вдруг в корне смогли бы резко изменить всю такую вроде бы наладившуюся жизнь.
Она тревожилась, когда Женя уезжал в длительные командировки, задерживался на работе, если долго молчал его телефон, не взрываясь знакомой мелодией. Ей казалось, что если он будет рядом с ней, с ними обоими никогда не сможет произойти никакой беды.
Дочь в другом городе, чувствую тревожность мамы, звонила по несколько раз в день, бодрым голосом докладывала об успехах, о здоровье бабушки Ани, неизменно заканчивала привычным для Саши вопросом: «Ты как, мамуля? Держись! Я тебя очень люблю!
Саша старалась не нервничать, отгоняла грустные мысли, уходила на простор улицы, если вдруг наползали в воображении нереальные картины нависшей опасности над кем-то из родных.
И торопила время, словно оно могло от пожеланий, страстной мольбы, любви внезапно сконцентрироваться в упругий шар и пробить навсегда заведенный порядок.
Прогремевшие неожиданно в конце мая сердитые грозы очистили до конца зимнюю накипь со степи и лесов, с разгулявшихся рек. Вздохнули, распрямляясь в росте, беззащитные перед засухой огромные массивы засеянных полей, зазеленели все пригорки и ложбинки с ярко-желтыми пятнами обрадовавшихся солнцу сочных одуванчиков.
И точно в срок свершилось чудо рождения новой жизни, наполнившее сердца той мерой счастья, которое невозможно измерить никакими существующими на земле способами, — дар небес.
«Много великого есть на свете, но нет ничего более великого, чем человек», — заметил Софокл, древнегреческий драматург, живший до нашей эры.
И теперь предстоял долгий, ответственный, неизмеримый труд ухода и воспитания долгожданного, маленького пока человека.
*******
Женя привез Сашу домой в село в середине июня, через две недели после выписки из родильного дома, а сам переночевал и рано утром умчался в командировку в Москву.
Уже у калитки захотелось плакать. Это щемящее чувство какой-то потерянности во времени, когда входишь после разлуки в свое бывшее жилище, или идешь, узнавая каждый дом, по старым улицам города, поселка своего детства и думаешь, а вот сейчас в этом дворе начнет звенеть цепью и заливаться прерывистым лаем темношерстная дворняга. И точно, наследник почти такого же окраса предупреждает хозяев, становясь в стойку у закрытых ворот, спустя столько лет, напоминает, что перемен-то особых вроде и нет.
«Я же уехала только на время, и вот, смотрите, вернулась!» — хочется крикнуть яблоням, лозам винограда. И они смотрят на тебя внимательно, вроде и признают, как и соседский кот на крыше сарая держится с достоинством, но не спрыгивает навстречу, как раньше, когда возвращалась с рыбалки, и он бежал навстречу, увидев удочки и ведерко с рыбой.
— Смотри, Алеша, мамин старый дом, — шепнула сыну, пока Женя вносил в дом сумки с вещами.
Вечером втроем поехали на строительную площадку нового дома далеко за селом, над рекой,который смело поднимался на высоком фундаменте уже под перекрытия первого этажа.
А Леша посапывал в своей коляске, не задумываясь пока, станет ли он в недалеком будущем жителем столицы, старинного города или сельского поселка в Заволжье.
После отъезда Жени Саша с коляской решила прогуляться по улице, где не была, казалось, сто лет, — мимо дома, где прошли детство, отрочество и юность. Старый, когда-то кулацкий дом, врос в землю и на фоне приличных современных коттеджей выглядел, как скромный малозаметный родственник в гостях у разбогатевшей родни, хотя новые хозяева раскошелились и облагородили его, обтянув светлым сайдингом и возведя яркую черепичную крышу.
И тут внимание Саши привлек детский, беспокойный, какой-то неутешный плач, когда у ребенка болит животик, а молодая глупая мама сует ему грудь, какие-то растворы, а он теребит ножками и жалуется плачем:
— Что же вы меня не понимаете и не торопитесь мне помочь?
На улице возле дома, где когда-то жил Николай, стояла роскошная пустая коляска. Плач на какое-то время затих, а потом возобновился снова на одной безнадежно жалобной ноте.
Саша решительно отворила высокую калитку. По двору под тенью раскидистого абрикоса в ярко-синей форменной футболке и черных спортивных брюках с ребенком на руках вышагивал Николай, друг Колька, которого беззлобно прикалывали в классе:
— Ваши окна друг на друга смотрят вечером и днем!
Глаза ребеночка были закрыты, тоненькие ручки беспокойно вылезли из пеленки и, сцепившись одна в другую, дополняли картину больного на вид, безутешного младенца.
— Привет! — шепотом сказала Саша. — Почему он плачет? Где мама малыша?
И, когда Колька, остановившись внезапно, словно споткнулся о фигурную плитку двора, секунду помолчав, сказал:
— Его мама умерла, — Саше показалось, что она ослышалась:
— Что? Что ты сказал? Почему? — И весь тот страх, который она тщательно скрывала в течение последних четырех с половиной месяцев до родов, отгоняя даже тень беззвучно мелькнувшей мысли, что вдруг не сможет, внешне бравируя, хорохорясь, выносить своего ребенка. Да, именно страх, что ненадежное сердце даст сбой в самый неподходящий, трудный момент, и сразу оборвутся смысл и планы последнего года… Господи, даже нельзя произносить слово «последнего». Вдруг, действительно, мысли материализуются? Этот страх сдавил голову, плечи, все тело.
Она увидела тельце этого измученного, сонного, возможно, голодного ребенка, с покрасневшим от бесполезного плача личиком на руках у здорового беспомощного Николая, который только что произнес эти страшные безжалостные слова.
(продолжение следует)
Следующая глава 15. http://proza.ru/2024/02/15/1545